Книга Ни слова о драконах - Ульяна Бисерова

Глава 9

Едва стало темнеть, они свернули с лесной дороги, расседлали коней и разожгли костер.

После ужина Клементина и Ликстрой ушли спать в повозку, остальные же, закутавшись в дорожные плащи, устроились на земле вокруг догорающего огня. Быть в дозоре выпало Сашке. Дело нехитрое: следить, чтобы стреноженные лошади не забрели в лес, да подкидывать поленья в костер. Но заметив, что она клюет носом, Патрик вызвался сменить ее.

Проснулась Сашка от громких криков и перестука копыт: по лагерю носились трое черных всадников. Их лица были скрыты капюшонами, а в руках поблескивали короткие мечи. Сашка юркнула под повозку. Она заметила, как Джейби скрылся в кустах. Харрис и Грей, застигнутые врасплох, стояли, опустив руки. Где же Патрик?

— Что угодно благородным господам? — подобострастно согнувшись, пролепетал Ликстрой.

— Деньги, — глухо ответил один из всадников.

Карлик нырнул в повозку и вынес кожаный кошель с монетами. Предводитель разбойников взвесил его в руке и перекинул одному из напарников.

— Еще.

— Помилуйте, господа, мы нищие бродячие музыканты, откуда взяться деньгам? — запричитал Ликстрой, скорчив плаксивую мину.

По знаку главаря один из разбойников отшвырнул карлика и скрылся в повозке. Послышался шум борьбы, и спустя пару минут он выволок за волосы заплаканную Клементину. Побелевший Ликстрой спал с лица.

— Ну вот, — хохотнул предводитель, — настоящее сокровище припрятал. Иди-ка, Фрейдон, проверь, нет ли еще чего интересного.

Третий громила крушил все в повозке, вытряхивая тряпье и скарб из сундуков. Клементина, заливаясь слезами, старалась прикрыть разорванное на груди платье. Воспользовавшись заминкой, Грей выхватил тлеющие сучья из костра и сунул в морду коню главаря шайки — тот, неистово заржав, взвился на дыбы и скинул всадника. Завязалась ожесточенная драка. Харрис, выхватив нож, бросился к повозке. Разбойник оттолкнул Клементину и кинулся на выручку предводителю, но тут с ревом разъяренного быка и с огромной дубиной наперевес из кустов вырвался Джейби. Спустя пару мгновений все было кончено.

Пока Ликстрой суетливо пересчитывал монеты в кошеле, Грей, Джейби и Харрис разыскали в кустах тело бедняги Патрика. Разбойники перерезали ему горло, чтобы он не успел предупредить о нападении. Харрис молча вырыл неглубокую могилу. В схватке главарь шайки разбойников нанес несколько метких ударов, но Харрис словно не замечал крови, сочившейся из ран. Сашка молча глотала слезы, не в силах избавиться от мысли, что вместо весельчака Патрика в эту злосчастную ночь должна была стоять на дозоре она.

— Не кори себя. У каждого своя судьба, — угадав ее тягостные мысли, сказал Джейби, который за одну ночь словно постарел на десять лет.

Наскоро уложившись, они еще до рассвета с тяжелым сердцем покинули стоянку. Путь предстоял неблизкий. Зато теперь и Харрис, и Грей ехали верхом — Ликстрой рассудил, что выгодно сбудет разбойничьих коней в столице.

После ночного нападения Клементина буквально не сводила глаз с Грея. Сашка то и дело замечала, как она, стараясь загладить прежнее пренебрежение, заботливо меняла повязки на ранах, полученных в схватке с разбойниками, и подносила горячую похлебку во время коротких остановок в пути. Потеплел к беглому каторжнику и старина Джейби.

С того дня, заметила Сашка, Грей не брал в рот спиртного. Но приветливее так и не стал: робкие попытки Клементины завязать разговор натыкались на стену хмурого молчания. Сашку он как будто нарочно избегал. Возможность поговорить без боязни быть подслушанными выпала лишь через несколько дней, на ночной стоянке, когда остальные уже крепко спали.

— Грей, что произошло там, на турнире?

Грей помолчал, глядя в догорающий костер.

— Я услышал твой крик и бросился в шатер. Все было в сизой дымке, ни черта не разобрать. Лорд-канцлер с багровым лицом. Пол залит черной кровью. Ильстрем мертв. Ты исчезла. Пока я хлопал глазами, налетели стражники. Меня скрутили и бросили в темницу замка. Каменный мешок, где нельзя было ни лечь, ни встать в полный рост. Стоны, смрад от нечистот и гниющей плоти. Вопли тех, кого калечили палачи — днем и ночью, без передышки. Вскоре пришел и мой черед. Я ждал расспросов о лесном братстве и с ужасом осознавал, что рано или поздно сломаюсь под пытками, выдам тайну их убежища. Но им нужно было только одно: кто ты такая и как тебе удалось ускользнуть. И зная, что до тебя им уже не дотянуться, я не стал молчать. Сказал, что ты самая могущественная ведьма, которой подчиняются дождь и ветер, которая умеет читать судьбы по звездам и испепеляет врагов взглядом. Ну, или обращает их в мерзких жаб — по настроению. Припомнил все страшные сказки, что слышал в детстве от старой няньки. И по их бледным вытянутым лицам, по тому, как писарь жадно ловил каждое мое слово, я угадывал, что это именно то, что они рассчитывали и вместе с тем страшились услышать. Лорд-канцлер потерял сон и аппетит, мечтая сжечь тебя на костре, его черные псы рыскали по всем дорогам королевства, безуспешно пытаясь выйти на след. Кто-то шепнул ему, что тебя укрыли в лесном братстве. И подземелье заполонили чудом выжившие в страшной битве в лесу. Кто-то помнил тебя, кто-то — предсказание старухи Леборхам, кто-то — что ты, как по волшебству, исчезла в разгар кровопролитного сражения. В один из дней, которым я давно уже потерял счет, меня вырядили в какой-то шутовской костюм и вывели на рыночную площадь. От непрекращающихся побоев и голода я еле стоял на ногах. Толпа взревела, когда Кронк сказал, что это я предал братство. Я видел море голов. Их глаза горели ненавистью. Крикни «Ату!» — и они растерзали бы меня. И вдруг в отдалении я заметил ее. Лицо было скрыто капюшоном, но я не мог ошибиться — это была Эвейн. Даже дыханье перехватило — она жива, она свободна. И считает меня предателем, виновником гибели Ильстрема и всего лесного братства. Под громкое улюлюканье толпы меня уволокли обратно в темницу. Видимо, решив, что им удалось вытянуть все, что я знал, меня оставили гнить в каменном мешке. Я надеялся, что это конец. Но Кронк оказался человеком практичным. В одну из ночей всех узников, которые еще могли стоять на ногах, загнали в железные клетки и отправили на рудники.

— Как тебе удалось сбежать?

— Не сразу. Прошло лет пять или около того. Под землей трудно вести счет дням. Вокруг такая непроглядная тьма, что перестаешь верить, что где-то светит солнце, плывут облака, растет трава, смеются дети. При свете чадящих факелов мы рыли кротовьи норы. Иногда казалось, что смена длится целую вечность, а пресную баланду в последний раз давали еще позавчера. Может, так оно и было на самом деле — на каторге все, в том числе и то, сколько длится смена, зависит только от воли надсмотрщиков. Бежать было нечего и пытаться — повсюду сторожевые с арбалетами и кнутами, которые каждый из рудокопов не раз опробовал на собственной шкуре. Но я, наивный, самонадеянный дурак, все равно пытался. В первый раз отрубили палец. Во второй — кисть. Это как-то умерило мой пыл. Там, под землей, человеческая жизнь стоила меньше плошки с баландой. Особенно жизнь калеки. Или старика. Однажды, когда надсмотрщик, как обычно, кидал куски хлеба, с презрительной усмешкой наблюдая, как мы грыземся за плесневелые корки, точно стая бешеных псов, я увидел старика. Он был так слаб, что даже не пытался отвоевать кусок. Грязные полуистлевшие лохмотья почти не прикрывали иссохшего тела. Он зашелся в сухом кашле, вытер ребром ладони подступившие слезы. И хотя мой живот сводило от голода, хлебная корка уже не лезла в горло. Когда я склонился над ним, он закрылся рукой, ожидая удара. Я молча протянул краюху. Он пару раз сморгнул, а затем схватил ее и затолкал в беззубый рот. Ночью, когда все спали, он разбудил меня и зашептал в самое ухо: «История еще не закончена. И тебе отведена в ней важная роль. Будь наготове, не прозевай свой выход». Я отпрянул, думая, что старик окончательно рехнулся.